Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]
— Как я понимаю вас, Захар Капитоныч, вы, так сказать, намерены конфисковать мою сеть и уведомить о том участкового докладной запиской?
— Чего? — насупился вдруг старик. — Не погоняйте‑ка меня на всякие намеренья, что мнятся вам. Если уж клонить к тому, то следовало бы взять не только вашу сеть, а и верхнее дно в коляске мотоцикла. Сами вделывали его? — потребовал признанья.
Лысухина пронизало сначала ознобом, который мгновенно сменился испариной, как бывает при остром моральном потрясении: вдобавок к одной скверной неприятности старик неожиданно преподнес ему и другую, сказав про обнаруженный им тайник под сеть и рыбу. Лысухин не нашелся, как солгать, и не стал отпираться:
— Брат жены соблазнил меня такой конструкцией и врезал фальшивое‑то дно. Он первоклассный слесарь. У него четверо ребят, а жена страдает тромбофлебитом — закупоркой вен — и еле управляется по дому. Через то ему и приходится подрабатывать. Он хорошо разбирается в моторах и обеспечен клиентурой со стороны. За сестру, мою жену, он в навязчивом беспокойстве: знает, что я завидую, у кого дети, а у нас их нет. Хотя мы с женой живем согласно, но он опасается, не ушел бы я к другой, и старается всяко угодить мне, лишь бы не порвать родственность. Сожгите сеть, Захар Капитоныч, только не возбуждайте, пожалуйста, следственного дела!
Он раскраснелся от смущенья и стыдобы за свою провинность да от попрания собственного престижа и снискания у старика снисхождения себе. А тот каждый раз тяготился чужими унижениями и сомнительными на веру оправданиями. И с горечью сказал гостю:
— Всегда так: кто бы ни блудил на реке или в лесу, наткнешься да уличишь — непременно даст зарок, что больше не будет своевольничать. А к иному из чужих едва подступишься. Тебе же и пригрозит: «Вались‑ка, дед, подальше, покуда цел!» Здесь с таким труднее справиться, чем, бывало, с лазутчиком на Дальнем Востоке во время «великого стояния»: там ты на посту вооруженный, а здесь с пустыми руками. Опасаемся и за дом, не спалили бы. Нам с Секлетеей могли бы дать квартиру в совхозных домах, какие строятся сейчас в Ильинском, да жалко расставаться с родным местом. Оно в отраду и Геронтию. Он пользуется всякой возможностью вырваться сюда из производственной мастерской на творческую работу. Жаль оставлять и памятник без надзора. Восьмой уж год живем мы на отшибе. И ладно, что не съехали: здесь уж хотят открыть санаторий для слабых детей школьного возраста. По решению комиссии областного здравотдела. Место признали самым подходящим. Как же не оберегать его от всяких безалаберных туристов и кого бы то ни было! Пока неприятности минуют нас. Здешние, с кем и доводилось сталкиваться через контроль‑то, все равно здороваются со мной при встрече. Я каждому известен в округе и не ронял уважения. Чужой опаснее, с ним держи ухо востро.
Лысухин тяжело поднялся и заговорил просительно:
— Захар Капитоныч! Извините, что столько вам доставил хлопот, беспокойства и неприятной возни со мной!
— А, полноте, — благодушно осадил его старик. — Извиняются больше пьяницы. Это у них самое швыркое слово. — И коснулся груди гостя. — Обождите маленько. Я только что поставил в печь два чугуна с дождевой‑то водой из чана. Придет Секлетея после полдневной дойки и постирает. Сейчас я разожгу дрова, и будем завтракать.
— Нет, нет, спасибо, Захар Капитоныч! Я уж поеду домой. У меня своей провизии на сутки хватит. Выбьюсь отсюда на шоссе и поем. А по нему до города за час докачу.
— И наш автобус из Ильинского идет только полтора часа. Делает три рейса в день. Ну что ж, Вадим Егорыч. Коли надумали, задерживать не буду. Воротина двора не на засове, только прижата. Сами с улицы откроете ее.
Они распрощались. Старик из окошка проследил взглядом, как гость потрясся на мотоцикле по дороге, вобравшей в себя после дождя всю влагу и оставшейся все так же плотной и шишковатой. Когда Лысухин скрылся на повороте за посадками, где находился обелиск, старик вышел из избы и спустился с крыльца, чтобы закрыть оставленную распахнутой воротину. Сеть валялась во дворе возле дровней. Старик скомканно забрал ее в обе руки. Она загремела камешками, зашебуршала поплавками из бересты. Пальцы приятно застряли в ячейках из тонких, словно паутина, однако крепчайших капроновых нитей. Сеть была хороша и легка. Но старик твердо шагнул к загороди и, как вещь не ценнее для него, чем пригодную в утильсырье, бросил ее через загородь в полумрак пустого хлева.
Земляки
Повесть
Сотрудник областной газеты Писцов и колхозный механик Саша Батин возвращались из третьей бригады в село Новинское.
Лес только что простегнуло кратковременным ливнем. Сразу стихло. На ржавый подстил за много лет осыпавшейся хвои бесшумно падали с ветвей сосен редкие капли. Мокрая листва случайных кустов в бору зеркально сверкала под пробившимися лучами предвечернего солнца. Уксусно пахло от муравейника.
Писцов был недоволен сведениями, полученными от механика: анкетные данные, а не впечатляющий материал. Не только очерка — заметки серьезной не получится. Всегда эти передовики рассказывают корреспонденту о себе скупо, скованно, без подробностей о существенном. А редактор требует: «Дайте живого человека!» «Попробовал бы сам подкопаться под живого‑то», — мысленно сетовал Писцов. Он почти зло смотрел на широкую спину рослого Саши, который молча шел впереди.
Внезапно возле них упала шишка, и вверху послышались звуки: «Цок, цок»… Оба остановились и задрали головы: метрах в шести над собой увидели белку на сучке сосны. Сучок был тонок. Белка сидела, предельно подобравшись и накрывшись пышным хвостом. Заметны были лишь черные чечевички глаз да темные кисточки на кончиках ушей.
— Нарочно сбросила, — пояснил Саша. — Нас подразнить.
Он прицелился в белку из пальца и звучно щелкнул языком. Белка лишь передернула хвостом и ни с места.
Саша рассмеялся:
— Не боится, поцыкуха‑погрибуха. Не то что зимой, когда дорожит шубой…
Они с минуту любовались на шуструю проказницу, затем опять пошли своей тропой. Писцов улыбался: хандра и неприязнь уж схлынули совсем. Саша тоже ободрился, вдруг обернулся и свойски притронулся к рукаву Писцова.
— А знаете, — возбужденно кивнул туда, где осталась белка, — она напомнила мне, как лет уж пять тому у меня чуть было не стряслась авария с женитьбой. Рассказать вам?
— Расскажите, — согласно подхватил Писцов в предчувствии того главного, чего он не добился от механика при официальной беседе с ним. Саша свернул с тропы и зашагал рядом с Писцовым.
— С Дорой я познакомился месяца за два до женитьбы, — начал он. — Я работал тогда в МТС ремонтником, а числился трактористом широкого профиля. Меня всегда тянуло к машинам. Еще мальчишкой, бывало, как заслышу мотор — пулей из избы на улицу. Уж до школьной поры знал тракторы всех типов. А о грузовиках да о легковушках одно скажу: на которых не довелось ездить наяву, так во сне на них катался. Так что до поступления на курсы трактористов я уж по части техники кое в чем разбирался.
Саша так увлекся рассказом, что не замечал, как задевал Писцова локтем, когда приходилось отстраняться от теснившихся к тропе стволов.
— И в армии мне повезло: попал в бронетанковую часть, дорвался до самых мощных моторов. После службы подался в МТС. Сказать по чести — за меня там прямо ухватились. Приступил к делу. Работал с искрой, можно сказать, жал на все педали. Начали меня отмечать: благодарность, премиальные, фотографию в самый центр доски Почета. На собраниях ставили в пример другим. В общежитии да и в мастерской замечал: кое‑кто из товарищей косился на меня. Я хоть не хуже других заправлен горючим, но считаю за позор перекидываться оплеухами. У меня на агрессоров своя тактика: покорять добром. Я действовал так: догляжу, кто безнадежно забуксует на сложной детали, задержусь мимоходом, вроде ненароком, включусь помогать. Свое брошу, а уж застрявшего выручу. Тем и доказал, что я не рвач. С ребятами у меня наладился полный контакт. Для них я так и оставался накоротке — Сашей, а директор с инженером называли меня Александр Гаврилыч. Бывало, вызовут к себе и интересуются моим мнением: «Как, Александр Гаврилович, уложимся ли с ремонтом в такие сжатые сроки?» И в руки мне график. Помозгую я над графиком — и им без всякого хвастовства: «С нашей братвой можно еще недельку‑другую сбросить…» — Он задорно пригладил пятерней черные волосы, но вдруг точно осекся и сконфуженно улыбнулся Писцову: — Впрочем, я уж не то… Начал про женитьбу, а повело на выхвалку…
— Нет, нет, Александр Гаврилович! Продолжайте, пожалуйста! Обо всем. И без всяких оговорок.
— Пожалуй, обо всем‑то уж и нечего. В декабре началась ликвидация нашей МТС. Пока шла передача техники колхозам, мы, ремонтники, все еще торчали в мастерской, исправляли что придется, но уж настроение было, как на вечеринке без девок. Еще до расчета начали мы планировать, куда потом пойти. Кто метил на целину, кто в город на автобазу, кто в крепкий колхоз с денежной оплатой. Меня и кое‑кого из товарищей инженер предупредил: «Погодите, друзья. Скоро откроем ремонтную станцию — зачислю в штат». Ладно. Погодить — не трактор водить, рук не навихляешь. Вскоре из нас, отборных спецов, составился такой дружный коллектив, что, существуй черт, мы бы его зараз на комбайн переделали. Так я и оставался бы до сих пор в районе, при РТС, если бы тогда не встретился с Дорой.
